Миграционный кризис времен Первой мировой войны: три истории беженцев из Крево

В каждой кревской семье, которая имеет здесь давние корни, есть свои истории, связанные с Первой мировой войной. И прежде всего это будут рассказы о беженстве.

О боевых действиях, о газовых атаках также могут рассказать, но немного. Потому что столкнулись с этим только те из местечковцев, кто оказался в «близком» беженстве – где-то совсем рядом с малой родиной, вблизи зоны боевых действий: в Городьках, Бенице, Полочанах. Основная же масса жителей Крево была переброшена вглубь России: на Ярославщину, Томбовщину, Саратовщину, в Сибирь. После войны большинство из беженцев вернулись в родные края, другие же так и остались на чужбине — кто продолжать там свой род, а кто в могилах…

Казаки поджигали дома в местечке, чтобы заставить людей уехать.

О нелегкой судьбе тех, кто остался недалеко от родных мест, узнаем из материалов личного архива кревского краеведа Петра Гринкевича. В начале войны он был учащимся Молодеченской учительской семинарии. Когда линия фронта докатилась до нашего края, семинарию перевели в Смоленск, и Петр оказался там. Позже его призвали на военную службу. О выселении местечковцев, о жизни тех, кто остался в прифронтовой зоне, Петр Иванович записал позже.

В конце лета 1915 года, когда до прихода немцев оставалось совсем немного времени, русские, которые собирались отступать, решили вывезти из зоны возможных боевых действий и местных жителей. Трудно сказать, одним ли чувством милосердия руководствовались они при этом. Вероятнее всего, их интересы были более широкими: эвакуация лишала немцев дополнительных источников питания и дешевой рабочей силы.

Покидать родные места люди не хотели. Разрешалось брать в дорогу только самое необходимое: запасы еды и одежду. С хозяйственными постройками, орудиями труда и домашним скотом приходилось прощаться навсегда. Чтобы хоть как-то обнадежить людей, местным властям было приказано составлять описи имущества с ее оценкой. Мол, после войны все будет возвращено деньгами. Такой документ, составленный 17 августа 1915 года, сохранился в семейном архиве Гринкевичей. Для краеведения он имеет огромную ценность: по нему можно судить об имущественном состоянии среднестатистического жителя местечка того времени, о стоимости хозяйственных построек и предметов имущества, начиная с «дома, соломой крытого, длиной 28, шириной 10 аршин, с погребом» за 2 000 рублей, и заканчивая табуретками по 2 рубля.

Кто-то верил обещаниям и легко срывался с места. Другие же сильно держались за свое и не хотели уезжать. Были бесполезными даже жуткие истории, в которых российская пропаганда рассказывала о бесчеловечном отношении немцев к тем, кто остался под оккупантами. Поэтому русские военные вынуждали людей к отъезду силой. Вытравливать местечковцев было поручено казакам, которые в свою очередь подожгли соломенные крыши крестьянских изб. В скором времени Крево превратилось в сплошное безлюдное пепелище. Слово же «казак» с этого времени и на долгие годы приобрело у местных жителей негативный оттенок, стало чем-то вроде ругани.

Семья Гринкевичей остановилась совсем рядом с родными местами — в застенке Свирщина около Лошан Беницкой волости. Военные годы довелось переждать в землянке, питаясь тем, что Бог пошлет. Кроме Петра, в семье было четверо несовершеннолетних детей. А в самый разгар войны родился еще один ребенок. Время было трудное, и мать вскоре после родов умерла. Отцу, чтобы выжить, приходилось много и тяжело работать.

Считается, что в «близком» беженстве находилось незначительное количество наших земляков. Однако, как свидетельствует один из документов в архиве Гринкевича, только в Полочанской волости их проживало 163 человека.

«В Крево после войны все было разрушено. Некоторое время семья бабушки жила в немецком блиндаже.»

И все равно большая часть жителей нашего местечка и окрестностей оказалась далеко от дома, преимущественно в центральной России. Среди них — родные Евгении Мартишонок.

В начале ХХ века ее дед Ефим и бабушка Мария Познанские имели свою землю, и вся семья трудилась: пахали, сеяли, собирали урожай.

– С началом войны дедушка с родными переехал в поселок Веремеевка на берегу Волги недалеко от Саратова. Это был очень богатый край, горы зерна лежали на полях. Но неспроста говорят, что «сытый голодному не товарищ». Казаки не очень обрадовались беженцам и даже упрекали: «Вы не хотели работать у себя, поэтому приехали к нам», – делится семейной историей Евгения Брониславовна. – Постепенно жизнь налаживалась. Дед пас коров и каждый день приносил еду, бабушка смотрела за домом. Завели свое хозяйство. В 1916 году родился сын Григорий, а в 1919 году – дочь Люба (это моя мама). Дедушка с бабушкой подумывали о том, чтобы остаться жить в Веремеевке навсегда, но их планы нарушила революция в Петрограде. В стране началась неразбериха, потом всё Поволжье охватила засуха, наступил голод. Бабушка и дети легче переносили его, а дед от голода начал пухнуть. В это время в Саратове открылась больница для голодающих, и знакомые посоветовали ему туда лечь.

Он пробыл там всего несколько дней. Когда у него начались страшные боли в желудке, медсестра принесла ему какой-то порошок. Он его выпил, а через некоторое время умер. Бабушке знакомые посоветовали не признаваться, что дедушка ее муж, потому что за похороны нужно было платить, а денег у нее не было. В итоге по улице ехала одинокая повозка с гробом, а бабушка шла в стороне, с трудом сдерживая слезы. Извозчик, поглядывая в сторону бабушки, всё выпытывал, является ли она родственницей и почему плачет. Но бабушка сказала, что просто жалко человека. И только когда похоронщик уехал с кладбища, бабушка упала на могильный холмик и громко зарыдала. Так наш дед в марте 1922 года навсегда остался на чужбине.

После заключения Рижского мира, согласно которому западная часть Беларуси отошла к Польше, беженцы начали возвращаться домой. Такое право было только у тех, кто имел документы, что проживал на западной территории.

– К счастью, у бабушки остался билет о выполнении дедом воинской повинности, где было сказано, что он служил в Вильно, – вспоминает Евгения Мартишонок. – Так что семье деда дали разрешение на выезд из России. До Радошковичей добирались больше двух недель. Продукты быстро закончились, но в вагоне оказались два кревских еврея, которым свои на каждой станции приносили еду. Старики съедали мякиш хлеба, а корочки отдавали бабушкиной семье, благодаря чему они смогли добраться живыми до границы.

В Крево после войны все было разрушено. Некоторое время семья бабушки жила в немецком блиндаже, потом родственники помогли построить дом. Вместе с дочерьми бабушка корчевала лес, засевала поле, косила траву.

Десять лет тюрьмы за ходатайство перед польскими властями о разрешении вернуться на родину.

Дедушка москвички Наталии Магер – Василий Устинович – родился в Крево в 1883 году. Первая мировая война разбросала семью по разным местам. Василий и одна из его сестер оказались в далеком Красноярске. Вторая сестра попала в Псков. Один из братьев нашел убежище в Конотопе, второй — в Вильнюсе.

В Красноярске Василий Магер устроился железнодорожным служащим. Это давало средства для существования, а главное — жилье. Здесь семья Магер из шести человек пережила и наиболее трудный послереволюционный период — голодный, холодный, неустроенный. Являясь верующим и владея хорошим голосом, Василий ходил в церковь и пел в хоре. Это послужило поводом для его увольнения якобы по сокращению штата. После девяти месяцев безуспешных поисков работы, ему довелось сменить место проживания. Судьба забросила Магера в село Сидоровское Костромской губернии. С 1924 года семья жила в селе Никольском, где Василий Устинович был псалмопевцем. в 1928 году он был посвящен в диаконы и начал служить в местной церкви. Доходы ее были скромными, но наличие домика с небольшим участком земли позволило достаточно счастливо прожить здесь четыре года. В Никольском в семье Магер родился пятый ребенок.

В 1930 году Василия Устиновича арестовали, обвинив в причастности к кулацкой группе. В вину ему были предъявлены также и дружба с бывшим белым офицером Поповым, и переписка с родным братом Антоном, живущим в Вильнюсе, который тогда был под Польшей, и ходатайство перед польскими властями о разрешении вернуться на родину.

После трехмесячного следствия Василия Устиновича все же каким-то чудом отпускают. Однако через два года снова арестовывают, и на этот раз осуждают на десять лет лишения свободы с высылкой сначала в Ярославскую, а затем в Архангельскую область.

В 1943 году Василий Магер был освобожден. Немного восстановившись после болезней, полученных в неволе, он возвращается к священнической деятельности, которой занимается до своей смерти в 1960 году, время от времени натыкаясь на разного рода препятствия.